Разглядывал слишком долго, а потом выдрал, и больше такого не было …
Подлое тело.
Он помнил, как всё начиналось. Проснулся утром, встал с кровати, сделал шаг, но вдруг сел обратно … Новое ощущение. Заметил, что встал без лёгкости, тяжело, грузно. Поднял себя как сумку, которая весит больше, чем кажется. Смешно: залез под одеяло и ещё раз вскочил на ноги … Нет, что-то новое. Словно мелодию играет не вдохновенный виртуоз, а старательный ученик. Музыка не изменилась, изменилось её звучание. Его – звучание.
Иногда он получал тайное удовольствие – guilty pleasure – от нового состояния тела. Боли делали его ближе. Будто он наконец обжился в родном и тёплом, чувствующем, живущем рядом параллельной жизнью … Сейчас оно понесёт его в магазин, затем на встречу, оно преодолеет для него лестницу, а потом ему нужно поесть, поспать, не забудь его напоить. Как интересно. Наверное, нужно его беречь. Другого нет и не будет.
Наверное, нужно его любить. Он вдруг понял. Перестать дёргать, тыкать, ругать, испытывать отвращение и – примириться. Оценить, пожалеть, поддержать. Не раздражаться, не подгонять, мол, что это опять тут у тебя вылезло/покраснело/заскрипело/заныло?! Не терзать этого молчаливого выносливого ослика. Который несёт и тянет каждое утро. Позаботиться, погладить. Не набивать жиром, консервами до отказа, а пощадить. Кашкой угостить. В конце концов, смирение – не поражение. Неизбежное и есть благо.
Он помнил из курса старославянского языка, что чело – голова, век – время. Отсюда и человек. Тело плюс Путь.
Однажды сидел смотрел на руки, ещё гладкие, по-прежнему сильные, грубые, с коротко стриженными ногтями, и думал: вот ведь – создание.
Вы когда-нибудь думали отдельно про свои руки? Как они удивительно сделаны! В сильный холод, в огненную жару – не капризничают, работают, в воде водостойкие, пыли и сухости не боятся, от грязи, от краски – помыл, почистил, и как новые. Кожа всё стерпит, а поранишься – так затянется, заживёт. А сколько пальцев! Все для разного предназначены. А кисть – двигается и туда, и сюда, и вокруг, на шарнире … Может быть груба и сильна – ворочай брёвна, ломай деревья, бей как кувалдой, – а может быть утончённой и взять со стола соринку, ухватить волос, разлепить реснички … Что бы ты знал о мире, если бы не твои руки? Вот эти, самые простые. Могут говорить, ласкать, чувствовать, брать, принимать, отдавать. Хочешь – зло, хочешь – любовь. Или что-то посередине. Совершеннейшее чудо во Вселенной.
Шёл как-то мимо детского сада и вдруг понял, что за оградой шумно, весело и самозабвенно играют люди, которые будут жить в мире без него. Вглядывался в неуклюжие синие, розовые, жёлтые комбинезончики, кричащие и размахивающие лопатками, и пытался нащупать, ухватить, а точнее – провидеть то самое время, мир, ему чуждый и страшный. А если вдруг он поймёт – как так, мир без него, как он сможет существовать? А если вдруг он поймёт – может быть, ему станет легче … Смотрел долго, пытливо, вгрызаясь взглядом в мельтешащие картинки, будто там показывали будущее.
А однажды в гостях у друзей наблюдал за их дочкой. Резкой прыгучей девочкой десяти лет, в которой бешено разгоралась природа подростка. Всё это – скорость, радость, красота, зарождающееся изящество, смех, крик, ежесекундное кручение, почти ведьминское, всё это угловатое, острое, взрывное – фейерверк, вихрь-коктейль раскрывающейся жизни!
И сначала он любовался и грелся искрами, что летели от неё. Затем невольно завидовал – её смуглым и свежим ручкам, стремительным спицам-ножкам, блестящим юрким плечикам, всему юному пробуждённому телу, которому ещё только предстоит дооформиться, вырасти, вжиться в тесное и грубо-шершавое пальто повседневности, осваиваться, смиряться и привыкать, ощущать ветер, жар, дрожь и трепет, прикасаться к другим телам, дружить, обниматься, толкаться, любить, принимать зародившегося в нём ребёнка … Чуть позже она будет переживать за своё тело, может быть, жалеть его, а придёт время – и помогать ему справляться с недугами … Зависть быстро прошла, осталась полуулыбка, с которой человек выходит из комнаты и кивает на дверь, как бы говоря: ну, кто следующий?
А потом он захотел ребёнка.
В сорок с лишним лет он захотел ребёнка. Встретить женщину, полюбить её, жениться. И завести ребёнка. Зарабатывать на него, на неё. Быть рядом, кормить, воспитывать каждый день. Видеть, как он растёт, слышать, как гукает и лопочет, как пробуждаются в нём взгляд, ум, первые неуверенные движения и слова. Видеть, как он осваивается и занимает пространство, как насыщается соками, становится сильнее и наконец – берёт разбег … Выстреливает в жизнь, в путь. Обрывая ниточки и пуповины. Ничего, что, когда ребёнку исполнится восемнадцать, ему будет за шестьдесят … Ничего, даже если помрёт. Квартиру оставит, деньжат.
Его ребёнок. Его часть. Часть его жизни продолжится. Чтобы не закончиться никогда. Часть его кода. Буквально – тела. Он думал: это желание заложено в нём? или к этому он пришёл сам? а не слишком ли поздно?
Ему так хотелось ребёнка! Он бредил им! Ребёночком, жеребёночком, плотским узелком, маленьким молочно-розовым существом с блуждающими глазками и ручками-ножками, которыми младенец как краб пытается ухватить воздух. Ему это снилось. Когда просыпался – смеялся и умилялся своим снам, будто сам стал ребёнком, впал в детство … “Я старею? или схожу с ума?” – спрашивал сам себя. Желание заполняло его, как яркий весенний свет заливает комнату после отделки.
Здесь я его оставлю, наше чело, человека, моего командира. Я, его сосуд, мешок, механизм, дом, жизнь, тело. Замолкаю, заканчиваю свой небольшой дневник. Что было дальше – личное, интимное, разглашать не имею права! Пусть думает, разбирается, и, надеюсь, ему повезёт. А я – помогу. Мы ещё походим, посмотрим, поживём, порадуемся белому свету.
Ася Володина
Безымянный
Сорока-ворона кашку варила,
Деток кормила.
Этому дала.
Этому дала.
Этому дала.
– А ты где был?
Дров не рубил,
Печку не топил,
Кашу не варил,
Позже всех приходил.
Ночью у меня забрали палец.
Даже не сразу это понял. Знаете это чувство, когда просыпаешься, но не целиком – как постепенно включается компьютер: сначала шумит системный блок, потом загорается монитор, крутится колёсико, и только после этого появляется заставка.
Но в это утро моя заставка оказалась совсем другой.
Будильник трезвонил, я хлопал по одеялу рядом с собой, Таня ругалась из-за стены “да выключишь ты его или нет?”,
